0
Она родилась в деревне Русско-Тимкино Уржумского района Кировской области. В начале 90-х стихи кировчанки заметил московский литературный критик Дмитрий Ильин. Его стараниями они и стали известны большому литературному миру. Позже талант поэтессы оценят и поэты, и критики и те читатели, кому доведется приобрести ее книгу или прочесть стихи в поэтических альманахах. Юрий Кузнецов, Вадим Кожинов, Вячеслав Лютый, Владимир Смирнов говорили и писали о Сырневой, как о большом и драгоценном таланте.
Светлана Сырнева – лауреат Всероссийской литературной премии «Традиция», Малой литературной премии России, Всероссийской литературной Пушкинской премии «Капитанская дочка» и многих других. Живёт в Кирове. Жена, мама, бабушка… Последние годы посвятила работе над большим произведением в прозе, которое, по ее словам, позволило ей по-новому взглянуть на историю страны.
***
Сельский вечер,
звон пасхальный,
батюшка степенный.
Мальчик с пряничком сусальным
жмётся у колена.
Батюшка — душа святая:
мухи не обидит.
Сын запомнил, подрастая,
что Господь всё видит.
Но воздыбилось, взломалось
в грохоте и жаре,
цепь великая распалась,
в оба края вдарив.
«Расскажи-ка, долгополый,
ты какого классу?
Нет дороги к комсомолу
с тятенькиной рясой».
И отец промолвил сыну:
«Бог нас не осудит.
Отрекись, пойди с повинной —
легче в жизни будет».
Сын отрёкся, и про это
с должным лаконизмом
напечатала газета
«Путь социализма».
Как он жил и где скитался
в ногу с лютым веком?
Утверждают, что остался
честным человеком.
И пока он строил, драил
и эпоху нянькал,
поп-отшельник тихо таял,
выселенный в баньку.
Сын, в воздвигнутом
тобою места нет для плача.
Обнимись с своей судьбою,
боль от мира пряча!
И в немолчной этой боли
не устань молиться,
чтоб Господь с отцом позволил
ТАМ соединиться.
Он почёл бы Божьей карой
то, что ныне стало:
ни села, ни церкви старой —
всё с землёй сровняло.
Год за годом только звёзды
сеют свет в пустыне,
словно выкачали воздух.
«Отче!» — «Где ты, сыне?».
Только травы молча множат
семена на вынос.
«Отче, где ты? Где Ты, Боже?
Боже, рассуди нас!»
Прописи
Д. Ильину
Помню: осень стоит неминучая,
Восемь лет мне, и за руку – мама:
«Наша Родина – самая лучшая
И богатая самая».
В пеших далях – деревья корявые.
Дождь то в щёку, то в спину,
И в мои сапожонки дырявые
Заливается глина.
Образ детства навеки –
Как мы входим в село на болоте.
Вон и церковь с разрушенным верхом
Вся в грачином помёте.
Лавка низкая керосинная
На минуту укроет от ветра.
«Наша Родина самая сильная,
Наша Родина самая светлая».
Нас возьмёт грузовик попутный
По дороге ползущий юзом,
И опустится небо мутное
К нам в дощатый гремучий кузов.
И споёт во все хилые рёбра
Октябрятский мой класс бритолобый:
«Наша Родина самая вольная,
Наша Родина самая добрая».
Из чего я росла-прозревала,
Что сквозь сон розовело?
Скажут: обворовала
Безрассудная вера.
Ты горька, как осина,
Но превыше и лести и срама –
Моя Родина, самая сильная
И богатая самая.
Свадебная фотография
Им досталось местечко в углу фотографии.
Городские-то гости – те мигом настроились,
а они, простота, все топтались да ахали,
лишь в последний момент где-то сбоку пристроились.
Так и вышли навеки – во всей своей серости,
городским по плечо, что туземцы тунгусские.
И лицом-то, лицом получились как неруси.
Почему это так, уж они ли не русские!
Ведь живой ты на свете: работаешь, маешься,
а на фото – как пень заскорузлый осиновый.
Чай, за всю свою жизнь раза два и снимаешься
– лишь на свадьбах, и то: на своей да на сыновой.
Гости спали еще, и не выпито горькое,
но собрала мешки, потянулась на родину
впопыхах и в потемках по чуждому городу
вся родня жениха – мать и тетка Володины.
И молчали они всю дорогу, уставшие,
две родимых сестры, на двоих одно дитятко
возрастившие и, как могли, воспитавшие:
не пропал в городах и женился, глядите-ко!
А они горожанам глаза не мозолили
и не станут мозолить, как нонече водится.
Лишь бы имечко внуку придумать позволили,
где уж нянчить! Об этом мечтать не приходится.
Может, в гости приедут? Живи, коль поглянется!
Пусть когда-то потом, ну понятно, не сразу ведь...
Хорошо хоть, что фото со свадьбы останется:
будут внуку колхозных-то бабок показывать!
Ну а дома бутылку они распечатали,
за Володюшку выпили, песня запелася:
«Во чужи-то меня, во чужи люди сватали,
во чужи люди сватали, я отвертелася».
Куликово поле
Светлой памяти Николая Старшинова
Сожалеть об утраченном поздно.
И куда за подмогой пойдешь?
На единственном поле колхозном,
как положено, вызрела рожь.
Еле слышен, развеян по воле
гул мотора – гляди и гадай:
может, это последнее поле,
может, это последний комбайн!
Весь в пыли, не растерян нисколько,
и откуда сыскался таков —
без обеда работает Колька,
без подмены трубит Куликов.
Ветер сушит усталые очи,
на семь верст по округе – сорняк.
К ночи Колька работу закончит.
Так задумал. И сделает так!
И, достав из кармана чекушку,
чтоб победу отметить слегка,
машинально пойдет на опушку,
на поляну родного леска.
Как отрадно зеленому лесу
охватить его влагою тут!
И грибы ему в ноги полезут,
ему ягоды в руки пойдут.
Солнца луч предзакатный и длинный
намекнет, где присесть не спеша.
Набери на закуску малины,
Колька, Колька, родная душа!
Передряги твои позабыты,
жив как есть, хоть и вовсе один.
Выше горечи, выше обиды
несмолкающий шелест вершин.
Спи под сводами древнего шума,
здесь не сможет никто помешать.
И не думай, вовеки не думай,
для чего надо жить и дышать.
***
Мне мучительно не спалось,
И, не шедшая из головы,
Жизнь просматривалась насквозь,
Словно улица без листвы.
И стоял за окном январь,
И фонарь до утра не гас.
Жизнь просвечивала, как янтарь.
Ночь просвечивала, как алмаз.
Моей жизни тысячу верст
закатали, как снежный ком,
и поставили на мороз,
и оставили под окном.
Погляди, и она не спит,
Сконцентрировалась в ночи.
Неразбавленной жизни спирт
Проглоти – задохнись – молчи.
И пьяней от нее, пьяней,
И спрессуй ее, и сгусти,
И заплачь: что ты знаешь о ней,
Не уместишь пока в горсти!
И прошепчет: не спи пока!
И не знает, зачем пришла.
И отдернешься: как горька.
И опомнишься: как мала.
***
Штиль. Деревья стоят в вечереющей мгле,
Неподвижно деревья стоят.
То ли сон сплошняком воцарен на земле,
То ли ужасом сумрак объят.
Им повелено стыть над низовьем седым
Крепче тверди небесных светил:
Даже месяц, покуда следила за ним,
От березы к березе проплыл.
Я давно не касаюсь глубин бытия
И живу, как назначено жить.
Но до срока припрятана воля моя –
Отрешенно и немо застыть.
В полночь летнюю коротко стукнет засов,
Тишиною наполнится дом -
И увидишь во сне, как молчанье лесов
К поднебесью восходит столбом.
И торжественный смысл приобщенных высот
Не спеша просочится до дна.
Ибо жизнь вертикальна: она не идет,
Оседает под ноги она.
Встреча
Вызовут меня – и оторвут
От работы или ото сна,
И пойду туда, куда зовут,
Будничной механике верна.
Я пройду сквозь темный коридор,
Сквозь подвал, изученный насквозь,
Машинально отомкну затвор,
За которым ожидает гость.
Дверь отпрянет в бездну темноты,
Солнечным прижатая лучом,
И тогда в луче возникнешь ты,
Стену подпирающий плечом.
Ты – не изменившийся ничуть,
Я же – изменившая тебе.
Ты – не удивившийся ничуть,
Я – из бездн подъятая к тебе!
О весна! И ярмар-ярмар-ка!
И навылет бьют колокола.
К кожанке твоей моя рука,
Как листок приклеилась, легка:
Я тебя четыре года не ждала.
Я четыре года не ждала,
Я четыре года – не была.
Из неожиданья моего
Отлиты теперь колокола.
К кожанке твоей мое лицо
Прислоню, отныне – навсегда.
Карусели праздничной кольцо
Двинулось – и отстают года.
Только колокольчик динь да донь.
Мне переселиться бы в него!
Ты поцеловал мою ладонь,
Словно не случилось ничего.
* * *
Где небо над полем нависло,
и дождь размочил колею,
там я без особого смысла
живу в допотопном краю.
Привычная к зною и стуже,
вдали от глобальных идей,
живу я не лучше, не хуже
других неприметных людей.
Работали люди и пили,
убогую ношу несли.
И акций они не скупили,
и в новую жизнь не вросли.
Уткнувшись в свои огороды,
в нехитрый удел свой земной,
наивные дети природы
неслышно пройдут стороной.
И там, где сольётся дорога
в тумане, в морозном дыму,
всё мнится присутствие Бога,
но нет доказательств тому.
| Карта сайта